Общая характеристика склонения

Традиционно категория падежа определяется как отношение имени "к другим словам" (См.: Виноградов 1972, 139; РГ, 476; Ольмесов 1982, 40; Загиров 1982, 35 и др.). Данное определение нуждается в некотором уточнении. Ведь к словам относятся и союзы, и частицы. Возникает вопрос: какие же отношения выражают имена с названным классом слов? Вероятно, было бы правильнее утверждение, что падежи выражают отношение данного имени к другому имени или глаголу. Однако и это определение нуждается в уточнении. Говоря об "отношениях", некоторые грамматисты называют лишь синтаксические функции падежных форм (Совр. татар. яз., 142, 149; Долинина, 5-8; Гр.совр.як.яз., 136 и др.). На самом же деле, если бы падежи выражали отношение данного имени к другому имени или глаголу, то "каждый падеж был бы только названием того или иного отношения и ничем больше. Однако акт называния не есть ни акт осмысливания, ни акт понимания, поскольку можно давать название тому, что никак не осмысливается и никак не понимается. Тем более идея отношения имен не может сводиться на простое название этого отношения" (Лосев 1983, 188).

В лингвистической литературе вопрос о падежах занимает особое место ввиду сложности самой грамматической категории и наличия самых полярных подходов к ее квалификации. Несмотря на наличие специальных исследований в этой области, в целом ряде тюркских языков, в том числе и в кумыкском (Долинина), настоящая проблема до конца так и не решена.

Действительно, изучение падежных форм представляет значительные трудности, так как употребление падежей дает пеструю картину эмпирического многообразия значений. Эти трудности, как отмечает С. Н. Иванов, двоякого рода: затруднения, связанные с разграничением отдельных значений, и препятствия на пути осмысления единства далеких друг от друга значений (Иванов 1969, 49).

Изыскания известных советских тюркологов – Н. К. Дмитриева, Э.В.Севортяна, А. Н. Кононова, Б. А. Серебренникова, А.М.Щербака, Э.Р.Тенишева, Л.Ф.Благовой, С. Н. Иванова, В. Г. Гузева (см. их работы в библиографии) и ряда других внесли определенную ясность в решение ряда проблем категории падежа в тюркских языках.

Предпринимаемую в настоящей работе попытку истолкования функционирования падежных форм в кумыкском языке следует рассматривать как рабочее опытное решение сложной задачи, как проверку на конкретном фактическом материале нетрадиционных принципов истолкования полисемии грамматических форм. При истолковании эмпирического многообразия значений падежных форм автор опирался прежде всего на опыт своих учителей – А. Н. Кононова, С. Н. Иванова, В. Г. Гузева. Основная задача изучения падежей в кумыкском языке – это сведение многообразного к единству, теоретическое осмысление эмпирического многообразия падежных значений.

Вслед за Л.Ф.Благовой мы выделяем в системе тюркского склонения "простое" и "притяжательное" склонения как две структурные разновидности тюркского склонения и соответственно называем их именной и посессивно-именной парадигмой взамен разнообразных употребляющихся в тюркском языкознании наименований (Благова 1982, 37).

Противопоставление по наличию или отсутствию перекрещивающихся категорий принадлежности и падежа лежит в основе соотношений посессивно-именной и именной парадигм в каждом конкретном тюркском языке. Именно взаимоотношения этих двух парадигм образуют структурную основу тюркского склонения. Как и в других тюркских языках, в кумыкском языке выделяются консонантическая и вокалическая серии формативов. Консонантическая серия характеризует именную парадигму в целом, независимо от согласного или гласного исхода окончания склоняемого имени, что имеет место в большинстве кыпчакских языков (татарском, башкирском, карачаево-балкарском, крымско-татарском, караимском, ногайском, каракалпакском, казахском). Именная парадигма, таким образом, не подчиняется здесь действию фонетических правил, фактически она единообразна в использовании падежных формативов консонантной серии (см.: Дмитриев 1940, 55-57; Долинина, 7-12; Хангишиев, 33).

Посессивно-именная парадигма в разных своих частях оформляется по-разному. Целиком по образцу именной парадигмы оформляется посессивно-именная парадигма 1 и 2-го лица единственного числа в кумыкском языке. В большинстве кыпчакских языков наблюдается вокалический форматив дательного падежа -а при консонантных формативах родительного и винительного падежей. Из кыпчакских языков только в кумыкском и карачаево-балкарском в этой парадигме родительный и винительный падежи имеют форматив -и, -ин. Своеобразна и посессивно-именная парадигма 3-го лица: в локальных падежах здесь обязателен инфикс -н-, в дательном он сопрягается с вокалическим формативом -а, винительный падеж имеет форматив -н.

Что касается внутрипарадигмных соотношений, можно говорить об их структурной выдержанности для именной парадигмы кумыкского языка. Для посессивно-именной парадигмы характерна внутрипарадигмная оппозиция по линии единственное число – множественное число первых двух лиц категории принадлежности. Посессивно-именная парадигма 1-3-го лица единственного числа (и 3-е лицо множественного числа), вычленяемая некоторыми специфическими грамматическими признаками, противопоставляется посессивно-именной парадигме 1-2-го лица множественного числа, которая строится целиком по образцу именной парадигмы.

Итак, в кумыкском типе склонения собственно дистинктивным признаком обладает не только каждая из падежных парадигм, но и каждая из частей посессивно-именной парадигмы. Этим кыпчакский тип склонения отличается от огузского типа, где одним таким признаком располагает только посессивно-именная парадигма 3-го лица. Таким образом, как внутрипарадигмные, так и межпарадигмные соотношения в кыпчакском типе склонения характеризуются асимметричностью.

Сравнительные исследования тюркских языков показывают, что кыпчакские языки обладают более разветвленной формальной организацией в системе склонения, чем огузские. Здесь противопоставления проводятся не по одному, а по трем признакам (инфикс -н- в локальных падежах, дательный падеж -а, винительный -н, в отдельных случаях родительный и винительный -и). Однако и на эту максимальную для тюркских языков парадигмную оппозицию здесь налагаются ограничения в отношении посессивно-именной парадигмы 1-го и 2-го лица множественного числа.

В кумыкском языке категория падежа представлена шестью соотносительными формами со следующими формальными показателями:

На соотношение категорий принадлежности и падежа не раз указывали тюркологи (Иванов 1973, 26-36; Нигматов 1975, 16-24). Сопряженность этих двух категорий имеет место не только в семантическом и синтаксическом планах, но и в плане парадигматическом: это так называемый "вставочный" -н-, который появляется при склонении имен с аффиксом принадлежности 3-го лица в локальных падежах (дательном, местном, исходном). Таким образом, перекрещивание категорий принадлежности и падежа имеет собственный морфологический показатель. Следует обратить внимание на неизменность позиции -н между предшествующим ему аффиксом принадлежности 3-го лица и последующим падежным формативом (Благова 1978, 5).

Посессивно-именная парадигма противопоставляется именной не только интерфиксом -н- (для 3-го лица), но и формативом дательного падежа -а (для 1-3-го лица ед.ч. и 3-го лица мн.ч.). В силу этого своего назначения вакалический форматив -а в кумыкском языке должен рассматриваться не как фонетический вариант, а как морфологический показатель.

Падежные показатели в слове занимают место, как правило, после аффиксов словообразования, числа и принадлежности, но не всегда находятся в абсолютном конце слова, как это принято считать. Существительные в форме дательного, исходного и местного падежей способны принимать аффиксы именной категории сказуемости: Агьматгъаман "я (говорю, обращаюсь) Ахмеду", юртданман "я из села", шагьардаман "я (нахожусь) в городе".