К обоснованию категории множественности

Категория множественности представляет собой одну из реализаций значительно более широкой категории квантитативности, под которой следует понимать совокупность языковых средств, служащих выражению количественных значений. Квантитативная актуализация – одна из обязательных форм существования субстанции, и поэтому выражение количественных отношений в языке представляет собой универсалию.

Основным назначением категории числа имен существительных является количественная актуализация обозначаемого именем понятия. Как пишет С. Д. Кацнельсон, "грамматический процесс актуализации (или делимитации) имен имеет целью ограничение выражаемого именем виртуального понятия с помощью грамматических средств" (Кацнельсон, 28). Рассматривая квантитативную актуализацию как основную содержательную функцию категории числа, он же отмечает, что противоположение форм единственного и множественного числа служит целям первичной квантитативной актуализации понятия при использовании его в речевой коммуникации (Кацнельсон, 28-29). Безусловно, "сила" квантитативной актуализации проявляется в определенных контекстуально-ситуативных условиях, в функционировании данной формы в конкретном языке.

Вопрос о категории числа продолжает оставаться одним из актуальнейших вопросов теоретической грамматики тюркских языков, о чем свидетельствует обилие работ по этой проблеме в тюркологии. Особый интерес при этом проявляется к исследованию генезиса показателей множественного числа. Дань этой проблеме отдали немало тюркологов и алтаистов. (Подробный обзор точек зрения см.: Дмитриев 1956а, 65-71; Кононов 1969; Щербак 1970, 87-99), Серебренников 1970, 49-53; см. также: Щербак 1977, 82-95, Кадыраджиев, 37-51).

Наиболее полные сведения о структурно-семантической организации этой категории содержатся в трудах Т. Ковальского, К. Грёнбека, Н. К. Дмитриева, А. М. Щербака, А. Н. Кононова, С. Н. Иванова, В. Г. Гузева, Д. М. Насилова и других авторов (см. их работы в библиографии). Специальных исследований, освещающих состояние разработки указанной категории в современном кумыкском языке, по существу нет. Сведения, содержащиеся в нормативных грамматиках кумыкского языка (Дмитриев 1940; Хангишиев 1995), а также в специальной статье автора этих строк (Гаджиахмедов 1985а), не отражают глубинных, скрытых от непосредственного наблюдения свойств категории множественности. Вводимый материал кумыкского языка становится предметом проверки и уточнения существующих теоретических посылок в современной тюркологии, а также системного осмысления эмпирического многообразия значений числовых форм в сравнительном аспекте.

Сначала рассмотрим вопрос о статусе категории числа в свете современных тюркологических исследований. На первый взгляд, создается впечатление, что число в грамматике – категория значительно более "прозрачная", чем, например, такие словоизменительные категории, как склонение, залог, время: она как бы копирует различия, существующие в экстралингвистической действительности. Поэтому нет ничего удивительного в том, что с давних пор и до наших дней многие тюркологи определяют семантическую сущность категории числа как противопоставление единичности и множественности. Однако категория числа репрезентирует данное значение лишь опосредованно, и в употреблении словоформ числа наблюдаются "необычности": категориальные значения числовых форм окружены рядом некатегориальных значений, создающих потенциальные семы, связанные условиями коммуникации, целенаправленностью речевого акта. Семантическая и функциональная сложность этой, на первый взгляд, формально простой категории обусловила и многообразие ее интерпретаций в тюркологической науке.

Большинство тюркологов представляет категориальное значение числа в виде бинарной оппозиции: форма множественного числа с показателем -лар противопоставляется форме без этого показателя, которая рассматривается как форма с нулевым показателем. Традиционное понимание нулевой морфемы как равноправной морфологической единицы не только вступает в конфликт с общепринятыми определениями морфемы, но и нарушает принципы типологического анализа. Трактовка морфем эксплицитных и морфемы нулевой как равноправных, доведенная до логического завершения, делает бессмысленным и непонятным типологическое различение флективных и аналитических языков (Иванова, 167). Различие между ними снимается, раз к бесфлексийным формам аналитических языков искусственно присчитывается еще одна морфема – нулевая (Смирницкий 1959, § 10; Зиндер, Строева, § 25). Действительно, если к любой форме единственного числа в тюркских языках присчитывать нулевую морфему, то исчезает так характерная для них "бедность" основной формы слова, которая типологически выделяет данную семью языков из языков флективных.

Более того, постоянное, закрепленное отсутствие морфемы не может рассматриваться как нулевая морфема, ибо нуль не может создавать собственного парадигматического ряда, он может только функционировать при определенных условиях в реально существующем морфологическом ряду (Иванова, 165-166). Тюркологи в любом случае отсутствия морфемы пользуются термином "нулевая морфема" (кроме В. Г. Гузева и Д. М. Насилова 1975, 36). Если признать наличие нуля во всех случаях постоянного отсутствия морфологического показателя той или иной грамматической категории, можно договориться до множественности нулей. Так, в слове ат "лошадь" можно выделить сразу, по крайней мере, три нуля. А сколько же нулей у слова уьй "дом", если его сравнить со словоформой уьйдегилеригиздегилерденмен "я из тех, кто из вашего дома"? Однако, если морфема понимается как единица, имеющая не только содержание, но и звуковую форму (Бодуэн де Куртенэ 1963, 282; Маслов, 164), то включение нулевой морфемы в общий морфемный ряд недопустимо, потому что такое положение внутренне противоречиво. Вряд ли правомерно трактовать отсутствие звуковой формы как форму.

Еще английский лингвист Ч. Е. Базелл обратил внимание на необходимость иной интерпретации некоторых грамматических категорий тюркских языков, в частности, категорий склонения и числа. Он пишет: "…Не указывает ли так называемый нулевой суффикс именительного падежа просто на отсутствие падежа, а так называемый нулевой суффикс единственного числа просто на отсутствие числа?" (Базелл, 23).

По-видимому, позиция лингвиста по отношению к нулевой морфеме должна определяться его трактовкой морфемы как таковой. Если считать, что морфемой является любое различительное средство (в том числе и внесегментные средства), то для морфемы несущественны ее звуковое выражение и линейная выделимость, а важна только выделимость парадигматическая, тогда нулевая морфема действительно равноправна с морфемами эксплицитными и может быть включена в счет морфем при определении морфемного состава слова. Если же морфема понимается как единица, за определенным экспонентом которой закреплено то или иное содержание, как единица, линейно выделимая, то включение нулевой морфемы в общий морфемный ряд недопустимо, потому что такое положение внутренне противоречиво (Иванов, 167). Если это так, необходимо отказаться от термина "единственное число" в тюркских языках, так как вряд ли правомерно трактовать отсутствие звуковой формы как форму.

Оригинальна трактовка категории числа в тюркских языках у В. Г. Гузева и Д. М. Насилова (Гузев и Насилов 1975, 98-111; 1981, 27-28), которые предлагают два пути решения вопроса о категории числа в тюркских языках:

1. признать, что данная категория конституируется формой с -лар и конструкцией "бир + имя", которые объединены в один ряд общим значением количества;

2. признать, что в морфологии представлена только одна форма – форма с -лар, являющаяся самостоятельным, автономным средством указания на множественность предметов, не входящим ни в какие морфологические ряды.

Первая точка зрения неприемлема для тюркских языков, и почти не обсуждается вопрос о том, подтверждается ли она фактами языков иного строя и других семей (Гузев и Насилов 1981, 24). Способность некоторых агглютинативных показателей "противополагаться не употреблению другого, а неупотреблению этого же аффикса" отмечена Д. И. Еловковым и В. Б. Касевичем в бирманском языке. Это явление наводит исследователей на мысль о необходимости реинтерпретации распространенного представления о том, что морфологическая категория "создается оппозицией соответствующих форм – по меньшей мере двух" (Еловков и Касевич, 75-76).

По мнению В. Г. Гузева, категория числа в тюркских языках представляет собой одночленную категорию, где "форма множественности является самостоятельным автономным морфологическим средством указания на множественность предметов и не входит ни в какие морфологические ряды" (Гузев 1987, 69-70).

Такая оригинальная концепция, предложенная В. Г. Гузевым и Д. М. Насиловым, не всегда срабатывает на материале кумыкского языка.

Авторы отмечают: "Лишенная количественной информации основная форма не может составлять с формой с показателем -лар грамматического ряда, поскольку они не имеют общего грамматического значения. Указание на множество осуществляется в тюркских языках с помощью специфического форманта, указание на единичность предмета осуществляется путем употребления перед именем числительного бир "один" (Гузев и Насилов 1981, 27). Несомненно, количественный определитель бир "один" указывает на один исчисляемый предмет. Тем не менее мысль о полной индифферентности формы без -лар к количеству передаваемых существительным предметов мы считаем некорректной. Вот примеры, в которых основные формы указывают на единичный денотат: Вова къара ябушгъанланы гёрсетди. Сонг алаша терекден узатылып оьгюзьемиш де алды (М. Ягьияев) "Вова показал на черный боярышник. Затем потянулся и достал с низкого дерева мушмулу". Ит гьаплай, тек алгьа гелмей (М. Ягьияев) "Собака лает, но не двигается вперед". Ср. Итлер булан оьсген Сайит оланы хасиятларын яхшы биле (М. Ягьияев) "Саит, который вырос среди собак, хорошо знает их повадки".

Индифферентность основной формы имени к количеству называемых именем денотатов отмечают многие тюркологи (Кононов 1960, 74; 1956, 67; Дмитриев 1948, 173; Щербак 1977, 90; Любимов, 78; Кумаков, 65; Меновщиков, 83 и др.). Хотя материал кумыкского языка подтверждает данное предположение (Ит адамгъа кёмек эте туруп гелген жан "Собака – животное, которое всегда помогало человеку"), тем не менее из способности формы без показателя множественности соотноситься как с одним, так и с множеством денотатов нельзя сделать вывод о том, что "нулевая форма тюркских существительных не есть форма единственного числа" (Любимов, 80-81). И в примерах типа къойчуну хабары "рассказ чабана" некий неиндивидуализированный, идеальный элемент множества (класса), обозначаемого именем в форме единственного числа, представляется как символ всего множества. Однако, с общепознавательной точки зрения, идеальный "эталонный объект" всегда соотносится с классом реальных объектов. Именно поэтому он является эталонным, воплощает в себе существенные признаки класса. Во всех языках, в которых оно представлено, единственное число выражает идеальный тип, инвариантный образ объекта. Подобное в языке возможно, наверное, потому, что нет четкой грани между единственным и множественным, находящимися в тесной и органической связи. Ф. Энгельс писал: "…единица и множественность являются нераздельными, проникающими друг в друга понятиями, и …множественность так же создается в единице, как и единица во множественности" (Энгельс, 208; Маркс и Энгельс, 43; Цехмистро, 3).

Говоря о грамматической индифферентности немаркированного имени, особо важно отметить его безотносительность к субстантивности/несубстантивности, то есть употребление и в субстантивной функции – как существительное – и в несубстантивных функциях – адъективной или адвербиальной. Ср. Алтын гюмюшден багьа "Золото дороже серебра". Ол тюкенден алтын сагьат алды "Он купил в магазине золотые часы".

Имена, обозначающие лица, в отличие от предметных имен, свободно выражают значение единичности, которое является для них главным. Анварны уллу агъасы огъар Владивостокдан бир бичакъ алып гелген (И. Керимов) "Старший брат Анвара принес ему из Владивостока нож". Комендант не этегенин билмей айлана эди (И. Керимов) "Комендант ходил, не зная, что делать".

Значение единичности, выражаемое формой без показателя -лар, отмечают исследователи азербайджанского (Муасир аз., 31), турецкого (Щербак 1977, 90), чувашского (Сергеев, 3-8), якутского (Гр. совр. як. яз., 127), татарского (Тат. гр., 37), ногайского и шорского (Щербак 1977, 90, Дульзон, 11) и других языков.

Поскольку рассматриваемая форма не исключает при определенных условиях значения единичности и этим противостоит форме множественного числа, составляя с ней особого рода коррелятивную пару, это дает основание сохранять для нее традиционное название формы единственного числа. Как справедливо заметил Фердинанд де Соссюр, язык может удовольствоваться противопоставлением чего-либо ничему (Соссюр 1933, 93).

Мы считаем также некорректным на этой основе отрицать одну из форм категории числа. Если отдельное слово не оформлено специфическим показателем для выражения категории множества, то это не значит, что его содержание не заключает в себе этой категории (Меновщиков, 82-83). Содержание может быть облечено в различную форму (Холодович, 15). Хотя основная форма имени существительного сама по себе и выражает родовое понятие данного класса предметов, однако на основании этого было бы неправомерным отрицать форму без -лар как числовую. Противоречие между формой слова и его содержанием наблюдается во многих языках мира. Далеко не все грамматические значения в языках мира выявляются по материальному облику самого слова. "Многие грамматические категории оказываются…запрятанными в значениях слов и синтаксических связях слов" (Кацнельсон, 82). Существительные, оформленные падежными аффиксами или аффиксами принадлежности, несомненно, являются соотносительными числовыми формами: дарсгъа гирмек "заходить на урок" – дарслагъа юрюмек "ходить на уроки", къолун тутмакъ "взять за руку" – къолларын тутмакь "взять за руки" и т. д. Приведенные выше факты не согласуются с утверждением о необязательности в тюркских языках в речи количественной характеристики предметов.

Объяснение числовых противопоставлений в тюркских языках нельзя строить только на основе противопоставленности основной формы субстантивов форме с показателем -лар. На наш взгляд, необходимо еще рассмотреть противопоставленность по числу в системе падежных аффиксов, а также аффиксов принадлежности. Возможно, в древнетюркском языке основная форма имени была индифферентна к понятию числа. Однако в современных тюркских языках, не без влияния индоевропейских языков, наблюдается тенденция к квантитативной актуализации основной формы имени. Квантитативная актуализация выражаемого основной формой понятия особенно хорошо наблюдается в определенных контекстуально-ситуативных условиях. Мы исходим из принципа субстанциальной морфологии, согласно которому каждая грамматическая форма является носителем всех значений, присущих ей объективно.

Наконец, нельзя согласиться с теми исследователями, которые ставят под сомнение наличие категории числа в тюркских языках. По мнению Л.Р.Тумиянц, "если учесть, что любая грамматическая категория должна включать в себя не менее двух категориальных форм, то выделение категории числа в туркменском языке как грамматической невозможно… Если формы галам, адам не являются категориальными формами единственного числа, то можно утверждать, что и формы галамлар, адамлар не являются категориальными формами числа, поскольку они выражают значение множественности не в противопоставлении формам галам, адам" (Тумиянц, 51). Правы те исследователи туркменского языка, которые признают категорию числа (Гр. турк. яз., 85; Ср. гр. рус. и турк. яз., 53).