Категория залога
Категория залога, единая во всех тюркских языках, с точки зрения формальной организации в целом достаточно полно описана. Вместе с тем устойчиво спорной остаётся интерпретация этой категории с точки зрения её категориального статуса и места в грамматической системе отдельных тюркских языков. Специальное исследование В. Н. Джанаевой, посвящённое залогам в кумыкском языке (Джанаева 1970), не привело к ясности её структурно-семантической и функциональной организации. Причина этого заключается прежде всего в том, что автор не учёл достижений тюркского и общего языкознания того времени в этой области. Этим объясняется то, что В. Н. Джанаева идентифицирует понятия активный и переходный, пассивный и непереходный. Не решён вопрос о фондовом уровне категории залога в кумыкском языке, много неясного в этой работе в соотношении залога с такими явлениями, как переходность/непереходность, возвратность, безличность и т. д.
Интерес к категории залога, обнаружившийся особенно в последние годы в тюркологических исследованиях, объясняется не только традиционным вниманием к этой категории, но и новыми идеями функционирования и системной организацией семантических функций залоговых форм, давшими новый импульс к интерпретации рассматриваемой категории. Традиционное толкование категории залога в кумыкском языке не затрагивает синтаксическую сферу реализации залога, ограничиваясь сопоставлением, а чаще отождествлением синтаксических (подлежащее и дополнение) и логико-семантических сущностей залоговых форм. В последние годы тюркологи обратили внимание на двойственный характер природы залоговых форм, на разноуровневую принадлежность субъектных и объектных характеристик (см.: Харитонов, 9; Иванов 1977, 7; Грунина 1987, 5; Кондратьев 1981, 78-80; Гузев 1990, 34-53).
Теоретической базой описания залоговости в современных исследованиях обычно служит концепция диатез и залогов, выдвинутая А.А.Холодовичем и И.А.Мельчуком (Холодович 1970; Мельчук, Холодович 1970) и в дальнейшем развитая в ряде коллективных и индивидуальных публикаций сотрудников группы типологического изучения языков ЛО АН СССР (см.: Типол. пас. констр., 1974; Пробл. теоретич. гр. залога 1978; Теор. функц. гр. 1991, 125-329).
В настоящем исследовании не только определяется фондовый уровень категории залога в кумыкском языке, но и на базе современной теории залоговости даётся совершенно иная интерпретация функционально-семантической природы обсуждаемой категории в современном кумыкском языке сравнительно с другими тюркскими языками.
О статусе категории залога высказываются различные мнения: одни тюркологи рассматривают её как словообразовательную категорию, другие как лексико-грамматическую, третьи – как словоизменительную, четвёртые видят в ней исторически переходную категорию от словообразования к словоизменению (см.: Севортян 1962, 448-544; Благова 1976, 46-47; Джанашиа 1981, 33-45; Иванов 1977; Гузев 1990 и др.). В настоящей работе залог рассматривается как словоизменительная (формообразовательная) категория, поскольку она представляет собой совокупность форм, объединенных одним общим служебным грамматическим значением (Гузев 1990, 24).
Очевидно, что то или иное решение вопроса о залоговой принадлежности любых глагольных форм в основном зависит от того определения залога, на которое опирается избранная теоретическая концепция. Кумыковеды, как и большинство тюркологов, рассматривают залог как категорию, являющуюся основным средством передачи субъектно-объектных отношений (Джанаева 1970; Хангишиев 1995, 95; Гаджиахмедов 1987, 16). При этом речь должна идти не просто об отношении действия к субъекту и объекту. Такое отношение само собой разумеется: если в ситуации есть действие, субъект и объект, то действие всегда осуществляется субъектом и так или иначе затрагивает объект. Речь идет об отношении к семантическим категориям субъекта и объекта, рассматриваемым в их отношении к актантам предикативной словоформы (Бондарко 1991, 127). Употребление данных терминов в грамматическом исследовании требует правильного понимания их грамматического содержания, так как в противном случае легко могут возникнуть ошибки и неясности, которых предостаточно в исследовании В.Н.Джанаевой. Так, автор выделяет в кумыкском языке безличный залог, "выражающий отношение действия к неизвестному субъекту и неопределенному объекту" (Джанаева, 12). Возможно, выделение специального безличного залога для некоторых языков и оправданно (например, тотив в немецком языке), однако грамматический механизм кумыкского языка не отражает таких отношений реальной действительности. В безличной конструкции отсутствует позиция подлежащего, и её доминантой является сказуемое, которое лишено грамматического значения, сигнализирующего о зависимости сказуемого от подлежащего. Поскольку безличные конструкции не могут выражать субъектно-объектных отношений и вообще отношений между предметами, залоговая семантика им чужда. Подобные ошибки и неточности в исследовании В.Н.Джанаевой можно было бы продолжить, однако ограничимся следующим замечанием: понятия фактического субъекта и фактического объекта могут быть использованы при истолковании соответствующих явлений, но лишь в том случае, если они отражены в структуре языка (Иванов 1969, 118).
Глагольная основа, не имеющая залогового показателя, традиционно воспринимается кумыковедами как форма основного или действительного залога. Убедительной и аргументированной представляется точка зрения В. Г. Гузева относительно функциональной природы основного залога в тюркских языках. Назовем основные положения его концепции, которых придерживается и автор этих строк:
Это представление заимствовано тюркологами у исследователей индоевропейских языков, в которых слово никогда не выступает без особой грамматической характеристики, и связано с описательным подходом к фактам языка;
Понятие нулевой морфемы возникло в связи с функциональным подходом к фактам языка. Само по себе отсутствие материального показателя ещё не является свидетельством того, что имеет место "значимое отсутствие", являющееся сигналом;
Отсутствие материального показателя может представлять собой (и нередко действительно представляет) отсутствие каких-либо показателей вообще ( Гузев 1984, 59).
Действительно, если обратиться к фактам современного кумыкского языка, трудно доказать наличие действительного залога в кумыкском языке. Выражения типа бараман "иду", гелдим "я пришел" рассматриваются как формы без залоговых показателей и сигнализирующие о том, что причастный к действию предмет есть производитель этого действия. В самом деле, данные высказывания сообщают о том, что предмет, представленный значением личного аффикса, осуществляет данное действие (Гузев 1984, 60).
Кроме сказанного, исходя из понимания залога как грамматически маркированной в глаголе диатезы, мы считаем, что статус "самостоятельного" залога следует приписывать только тому значению глагольной формы, которое сопряжено с регулярными формальными показателями. При этом формальный показатель должен быть однозначным, то есть он не должен использоваться для маркировки аналогичного, но не тождественного значения.
Таким образом, в функциональном аспекте основная глагольная форма лишена ожидаемого залогового значения и, следовательно, нулевого залогового показателя.