"Птичьи" имена
Бахаеддин Ёгел сообщает: "Слово "Куманы" расшифровывается как "кугу" ("дети лебедя"). Каган гёктюрков превращается в лебедя. Деде Коркут превращается в голубя, чтобы скрыться от Исраила".
В поэзии тюрков эпохи сельджуков часто используется оппозиция ястреб – (символ войны) и голубь (символ мира). Дервиши Хорасана превращаются в журавлей (танец дервишей ордена Мевлеви, именуемый "сема"), а халифы Бекташи – в соколов. Есть поэтически иносказательные посвящения дервишских поэтов друг другу, построенные на птичьих и других мифологических реминисценциях.
Шаман со временем вносит в одежду птичьи элементы, подчеркивая свою "связь" с небом, способность к перевоплощению. Это относится и к дервишам. Основатель ордена дервишей Ходжа Ахмед Ясави выражал свою божественную субстанцию в виде журавля ("турна"), а Хаджи Бекташ Вели – в виде голубя ("гёгюрчюн").
Тотемами (символами) двадцати четырех огузских племен также являются птицы. Будучи на Енисее – у "красных" тюрков, – швейцарский путешественник Штраленберг отметил, что у якутов лебедь, гусь и ворона священны. У тюрков тотемы не осовременились. У якутов ими являются конь с белыми пятнами, ворона, лебедь (кугу), ястреб, орел, журавль, черная корова. Тотем орла выдает принадлежность к знатным родам. Ни мясом, ни молоком священной коровы не пользовались. Долганы даже избегали называть священных животных. Хоронили их по обряду [Урусбиева: 88].
Вот как выглядит портрет кагана, дошедший из самых древних источников: лицо – синее, рот – красный, огненный, глаза – карие, волосы и брови – черные. Только раз он прикоснулся к материнской груди. В детстве питался стерлядью, шурпой и вином. Через сорок дней после рождения ходил и играл, ноги у него были как у быка, поясница – как у волка, плечи – как у соболя, а грудь – как у медведя. Он обладал всеми качествами, которые должны сочетаться в военном предводителе – сердцем льва, когтями тигра, в набеге – свирепостью и силой кабана, хитростью яка и лисы, мстительностью верблюда, простодушием сороки, юркостью ворона, благородством льва, бдительностью недремлющей совы [Урусбиева: 88].
Бестиарий тюрков содержит около трехсот наименований, соотносимых с человеком. Об этом свидетельствует памятник "Кутадгу билиг". А вот набор зверей у арабов, используемый для той же цели Ал-Мадари: "Как петух – отважен, как курица – целомудрен и честен, как лев – смел, как кабан – агрессивен, как собака – терпелив, как журавль – недремлющий, как ворон – величав, как волк – стремителен". Как видим, набор еще многообразнее и подробнее, и он не всегда совпадает с европейскими и славянскими интерпретациями животных и птиц [Урусбиева: 88].
Общепризнано, что птицы играют важную роль в мифологиях всех народов мира, а в мифологии тюркских народов Сибири они занимают одно из центральных мест, с ними связаны здесь два комплекса мифов: о сотворении земли и о получении огня [Дыр. Птица: 119]. Птица была активным помощником, участником творения земли, а "пока не сотворилась еще земля, была лишь вода, и божество Кудай – с тем, кто потом стал Эрликом, – летали над водой, будучи черными гусями" [Дыр. Птица: 121-123].
В легендах о даровании людям огня птицей говорится, что каждому роду в отдельности стали приносить огонь различные птицы; их-то и начали эти роды считать своими божествами. К числу таких птиц относились лебедь, ястреб и орел [Дыр. Птица: 124-125].
Уже из сказанного видно, что не только крылья птицы позволяют отнести этот образ к верхнему, небесному миру, но особенно – исполняемые ею функции в мифическом мироустройстве.
В числе представителей животного мира, упоминаемых в средневековой Книге гаданий, – беркут, орел, сокол, лебедь, ворон, журавль, кукушка – так или иначе связаны с дошаманистскими и шаманистскими культами тюркских народов [Стебл. 1971: 222].
В позднепратюркской антропонимической системе реконструируется древний монголизм Лачин в качестве личного имени [СИГТЯ 1997: 651]. Метафоризация двухступенчатая: в личном имени Лачин усматриваются следы былых тотемических представлений. В позднее время могла произойти вторичная метафоризация лачин "сокол" – "храбрый", "сильный", "зоркий" [Бегматов: 9], благодаря чему это личное имя становится именем-пожеланием. Культу хищных птиц у народов Средней Азии посвящена книга Г. Н. Симакова "Соколиная охота и культ хищных птиц в Средней Азии (ритуальный и практический аспекты)" [СПб 1998]. В русский исторический ономастикон проникли фамилии Лачин, Лачиновы [Вес.Оном.: 178; Трепавл.: 729].
Синонимом имени Лачин является имя Сунгур, которое встречается в таких сложносоставных именах как Сунгурбек от сунгур "сокол" + бек, Байсунгур от бай "богатый" + сунгур.
Тот факт, что удалось разыскать сравнительно небольшое количество личных имен с компонентом Сунгур/Сонгур, предположительно можно было бы объяснить наличием в этом слове "погибельной" для человека семантики. Возможно, что в ряде тюркоязычных регионов это препятствовало проникновению Сунгур в антропонимию. Как утверждает Н. Д. Арутюнова, "освещение проблемы взаимодействия значения слова и жизненного опыта существенно и для понимания природы метафоры, и для понимания семантических процессов в целом" [Арутюнова: 347].
Возможно, что аналогичным образом допустимо объяснять, отчего так мало имен со словами акъ къуш или къув "лебедь". Причина в том, что это слово также связывалось с обозначением смерти, несчастья. "В северночувашском встречается акаш или хоркайак акаш "лебедь", "дикий гусь". Пролетающий над деревней лебедь для всей деревни означает большое несчастье, падёж скота, пожар" [Чув.Ф: 88].
В своем развитии личное имя Къарчыгъа могло претерпевать вторичную метафоризацию ("ястреб" – "смелый", "стремительный", "зоркий").
В пратюркской антропонимической системе реконструируется компонент личного имени къарлыгъач "ласточка" [СИГТЯ 1997: 652].
По якутскому преданию, каждому роду в отдельности стали приносить огонь различные птицы; у бурят существует легенда о похищении ласточкой огня (для людей) [Дыр. Птица 125 и прим. к с. 125]. В якутском мифе о мироздании Эрлик "превращается в ласточку, ныряет в воду и выносит ил", т.е. "птица творит мир" [Дыр. Птица: 126]. "У алтайцев ласточка прилетает к Ульгеню, неся во рту дёрн, который она и рассеивает по земле (до этого земля была голая). …Ласточка приносит (людям) от Эрлика кремень" [Дыр. Птица: 123].
У чувашей ласточка – "любимая птица народных мифов. Бог ее тоже очень любит. Осенью, когда птицы улетают с полей и лесов, с земли поднимаются они к Богу. Ласточка тоже прилетает к Богу, но тогда как остальные птицы находятся в отдалении от него, ласточка вьет свое гнездо под столом Бога и чирикает вокруг его ног. Народное поверье с помощью мифа (о змеях, комаре и ласточках) объясняет, почему люди должны любить ласточку (она спасла человека от змей)" [Чув.Ф: 90-91]. У кумыков не принято разрушать гнездо ласточки.
Метафоризация двухступенчатая: вначале было имя-посвящение покровительнице рода – ласточке; впоследствии через сравнение происходила вторичная метафоризация – "чиста, как ласточка".
Небесным вестником предстает в тюркской мифологии гёгюрчюн "голубь"; к тому же, "образ птицы-души соотносится с образом птицы-вестника смерти, и в таком сочетании голубь воспринимается также рядом народов Средней Азии" [Стебл. 2002: 33]. Высказывается предположение, что "образ голубя, по-видимому, появился в мифологиях мусульманского мира из древнееврейской традиции через христианскую и соединился в них с их собственными представлениями о птицах" [там же: 33]. В волшебных турецких сказках много мотивов с голубем: голубка, окунувшись в бассейн, превратилась в прекрасную девушку: "она была дочерью падишаха птиц"; "похищенный сын падишаха прилетает в его дом голубем; прилетели две голубки, подхватили спящую девушку и перенесли ее в дом суженого" [Стебл. 2002: 16].
Неудивительно, что образ голубя с древности запечатлен в антропони-мии тюркских народов. Привлечение дополнительных данных позволяет реконструировать в пратюркской антропонимической системе личное имя Гёгюрчюн "голубь" [СИГТЯ: 706].
В тюркской мифологии особое место занимает и дикая утка. Так, во всех многочисленных космогонических легендах птицы – божества, плавают они или летают, всегда носятся над бесконечным пространством воды. Естественно, что образ дикой утки сона нашел отражение в пратюркской антропонимической системе.
Круг значений сона: "селезень", "самка кряквы", "утка", "дикая утка"; общее название дикой водоплавающей птицы и куликов; какая-то птица и др.
В турецких диалектах метафорическое значение suna относимо как к женщине, так и к мужчине: "красавица", "красивый" [ЭСТЯ 2003: 306].
В кумыкском именнике представлены два варианта этого имени: Суна и Сона. Обнаружена только одна сложносоставная форма этого имени – Сонаханым/Сунаханым.
У карачаевцев и балкарцев встречается синонимичное женское личное имя Баппуш [СЛИ РСФСР: 103]. Ср. с кумыкским мужским именем Бабуш.
Традиция наречения "птичьих" имен настолько исторически глубоко укоренилась в этнической памяти тюркских народов, что имеет даже тенденцию разрастания у некоторых из этих народов [см. в современной якутской антропонимии, например, "имена от названий птиц, воспеваемых в произведениях устного народного творчества, – преимущественно женские" [СЛИ РСФСР: 202)]. Помимо рассмотренных выше имен в антропонимические системы разных народов оказались вовлечены образы и соответственно названия других различных птиц. При этом образы ряда таких птиц можно найти в архаичных мифах, легендах, преданиях тотемического типа.
Из названий домашних птиц в карачаево-балкарской антропонимии задействовано в качестве женского имени Гогуш "индюк", см. также Жумарыкъ "горная курица" [СЛИ РСФСР: 103].
Приведенный материал со всей очевидностью показывает: в тюркской антропонимии так называемые "птичьи" имена (или "птичьи" компоненты сложносоставных личных имен) остаются весьма активными на протяжении десятков веков: личные имена с использованием орнитологической лексики в их составе продолжают жить у тюрков и в XXI в. В этом ярко проявляется "богатая аналогическая творческая сила народного духа", о которой в свое время писал Д. Месарош применительно к чувашам [Чув.Ф: 27]. Применительно к тюркской антропонимической системе в ее историческом развитии это утверждение может быть распространено и на многие другие тюркские народы.